***

Вся жизнь его была сплошным стечением неудачных обстоятельств. И первым в череде этих провалов стало его рождение. Зачем он появился на свет не знал никто, даже его собственная мать.

При родах ребенок не закричал, что не выглядело странным, учитывая всю его дальнейшую жизнь. Небрежно держа мальчика за щиколотки, обрюзгший акушер смачно хлопнул его рукой по заднице, но ребенок молчал. Тогда он поднес его к своему лицу, и громко хлюпнув толстым красным носом-картофелиной поинтересовался: «Ну и...?», параллельно обдав несчастного младенца густым запахом вчерашнего перегара, селедки и почему-то уксусной эссенции (видимо ел что-то маринованное).

Ошалев от такого беспредела, малыш приоткрыл один глаз и тихонечко пискнул. Удовлетворенный врач молча сунул ребенка неподвижной мамаше и с сознанием выполненного долга вышел за дверь, предвкушая долгожданную встречу с бутылкой «Анапы», заботливо припрятанной в бытовке под грудой старых халатов.

***

Из роддома № 58 вышла женщина лет 25-ти, со странным отстраненным взглядом, казалось устремленным куда-то внутрь себя. Глядя на нее, хотелось сказать: «Такая молодая, а уже старуха». У нее была тяжелая, какая-то шаркающая походка, а в руках она неуверенно держала сверток из старого одеяла. Сверток молчал, ему очень хотелось есть, но он молчал, хотя обычно все нормальные младенцы в таких случаях вопят так, что кажется, сейчас лопнут барабанные перепонки.

Однако сверток по-прежнему не издавал ни звука, чем заслужил бы горячую благодарность обыкновенной матери, обыкновенной — но не этой.

Переложив ребенка так, чтобы его было удобно держать одной рукой, она достала из кармана пачку «Примы» и закурила. Я не буду называть ее имени, потому что оно меня не интересует, вас — тем более; его просто нет. То есть оно, конечно, было, причем совершенно обыкновенное, Аня, или там Валя, но было давно, а сейчас она просто Мамаша, причем не из лучших, можете мне поверить. Итак, Мамаша, глубоко затянувшись, и выпустив струю наводящего тоску едкого дыма, начала думать. Вообще это занятие было для нее в новинку, поскольку натура Мамаши была к этому совершенно не приспособлена. Впервые в ее глупой маленькой головке родилась страшная, просто-напросто ужасная, и самое противное, требующая немедленного решения мысль: «Что делать?!». Надо сказать, мысль эта изрядно припоздала, примерно месяцев на девять, но прийти ей на ум раньше она просто не могла, потому, как Мамаша была очень, ну просто зверски занята. Занята, как она выражалась Делом.

О, дел у нее было много: высокие и низкие, худые и толстые, лысые или волосатые, мускулистые, курносые, кадыкастые (по секрету скажу, был даже один итальянец — сволочь жуткая!); иногда попадались и умные, но надолго не задерживались. Почему-то.

В общем, Мамаша была деловой женщиной, или как говорят американцы business woman. Дело свое она холила и лелеяла, целовала в темечко и иногда даже делала минет, хотя почитала это занятие пошлым и безынтересным. Однако горячо любимое ей дело имело одно неприятное последствие, и именно это последствие она сейчас держала в руках. Прикинув возможные варианты, она решила оставить ребенка. «Выкинуть — пошло, в приют — стандартно, придушить — о, нет, я на это не способна! Ничего, вырастет, будет пол подметать», успокоила себя, и, улыбнувшись от сознания собственной предприимчивости торопливо засеменила к дому.

Ребенка назвали Аполлониусом — звучно, хлестко, гордо, прямо как у Маяковского! А по отчеству Григорьевичем (со всей возможной скрупулезностью перебрав возможные варианты кандидатуры на отцовство, она выбрала статного детину Григория, безумно напоминающего фонвизинского недоросля — очень уж имя ей понравилось).

Аполлоше жилось хорошо: его иногда кормили, еще реже купали и совсем не одевали. Но зачем ему в конце концов одежда? Его радовало все в этом мире: радовало пыльное, заросшее паутиной окно, радовал прожженный тюль и заскорузлый палас, радовали таракашки — ведь их так много и они такие веселые! Радовала похожая на бегемота соседка тетя Глаша, которая, встретив его играющим на лестнице с ее облезлой кошкой, рокотала громовым басом: «Ну что, Шнобель, жрать будешь?». Аполлоша хватался за ее юбку и остервенело тряс головой (все считали, что говорить он не умел, но он умел, просто не знал как). Они шли на кухню и втроем (кошка тоже присутствовала) объедались жареной картошкой с черным хлебом.

Его радовало все, но больше всего на свете он любил голубей, этих красивых, сильных, стройных птиц. Он мог часами сидеть перед окном и наблюдать за ними. Ему хотелось так же важно ходить по земле, звучно хлопать крыльями и издавать громкие гортанные звуки — прямо как они. А потом, когда дворник Михаил Петрович зычно гаркнет: "А ну пошли на х.., жирные твари!" взмыть в небо стрелой!

Мать каждый день запирала Аполлошу на ночь в чулан, чтобы не мешался под ногами. И именно в этой тесной комнатке, в кромешной темноте ему острее всего хотелось летать. Нет, не улететь, а именно летать, порхать, парить над землей, ближе к солнцу, ближе к свободе! Мечтая об этом, он засыпал, и ему снились голуби, их было много: золотых, синих, розовых, все они смеялись, дурачились и водили вокруг него хороводы.

Однажды он услышал Голос. Голос сказал: «Малыш, пойдем со мной, ты будешь счастлив». И Аполлоша понял, что это он. Голубь. Самый главный, самый первый голубь, самый-самый! Обязательно белый, с гладкими перышками и длинными красными лапками.

— Но я и так счастлив, — ответил Аполлоша.

— Ты будешь совсем счастлив, — терпеливо повторил Голос.

— Совсем-совсем? — спросил мальчик.

— Совсем, абсолютно совсем. — твердо повторил Голос, — Ты хочешь летать?

— Да, я хочу, очень хочу!

— Лети с нами, и ты узнаешь, что такое любовь.

— Любовь? Какое странное, красивое слово, даже сердце зажмурилось! А что это? Что такое любовь?

Но Голос не ответил ему.

Аполлоша ждал долго. Но Голоса больше не было. Он встал, толкнул дверь чулана, она почему-то открылась, хотя он отчетливо помнил, что мать задвигала щеколду. Открыл дверь квартиры и быстро-быстро побежал по лестнице. В голове его стучало: «Любовь, любовь, любовь...». Он выбежал на улицу — в первый раз в своей жизни, и это было здорово!

В лицо ему пахнуло прохладным ночным ветерком, влажная земля приятно холодила пятки. Он поднял голову и взглянул на небо. Луна подмигнула ему круглым желтым глазом, и мириады звезд манили к себе. Он подумал: «Как много-много маленьких голубей», — и заливисто засмеялся — сейчас он полетит к ним.

Он побежал вперед и остановился на краю огромного котлована, вырытого под фундамент нового дома на 168 квартир. На дне была вода, недавно закончился дождь. Аполлоша опустил голову — снизу ему улыбались Луна и звезды.

— Любовь, ты здесь? — крикнул он.

— Здесь... здесь... здесь... — повторило эхо.

— Наконец-то я тебя нашел!

— Нашел... нашел... нашел... — подтвердило оно.

Аполлоша зажмурился от восторга. Ему показалось, что его взяла за руку пушистая желтая лапа, непременно, обязательно желтая — ему так хотелось. Он поднял голову и увидел, что вдали падает звезда, оставляя за собой длинный огненный шлейф.

«Звезда, научи меня летать», — тихонько попросил он и улыбнулся, однако лица его в сумерках судьбы было не разглядеть.

Затем он просто сделал шаг вперед...

Миг спустя на небе зажглась новая звездочка. Маленькая, но совсем-совсем счастливая.